Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что тут пишет он мне в записке? (Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька, что состояние мое
было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)Я ничего не
понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
Городничий. Не погуби! Теперь: не погуби! а прежде что? Я бы вас… (Махнув рукой.)Ну, да бог простит! полно! Я не памятозлобен; только теперь смотри держи ухо востро! Я выдаю дочку не за какого-нибудь простого дворянина: чтоб поздравление
было…
понимаешь? не то, чтоб отбояриться каким-нибудь балычком или головою сахару… Ну, ступай с богом!
А если и действительно
Свой долг мы ложно
понялиИ наше назначение
Не в том, чтоб имя древнее,
Достоинство дворянское
Поддерживать охотою,
Пирами, всякой роскошью
И жить чужим трудом,
Так надо
было ранее
Сказать… Чему учился я?
Что видел я вокруг?..
Коптил я небо Божие,
Носил ливрею царскую.
Сорил казну народную
И думал век так жить…
И вдруг… Владыко праведный...
Правдин. Удовольствие, которым государи наслаждаются, владея свободными душами, должно
быть столь велико, что я не
понимаю, какие побуждения могли бы отвлекать…
Один только раз он выражается так:"Много
было от него порчи женам и девам глуповским", и этим как будто дает
понять, что, и по его мнению, все-таки
было бы лучше, если б порчи не
было.
Наконец он не выдержал. В одну темную ночь, когда не только будочники, но и собаки спали, он вышел, крадучись, на улицу и во множестве разбросал листочки, на которых
был написан первый, сочиненный им для Глупова, закон. И хотя он
понимал, что этот путь распубликования законов весьма предосудителен, но долго сдерживаемая страсть к законодательству так громко вопияла об удовлетворении, что перед голосом ее умолкли даже доводы благоразумия.
— Вот-то пса несытого нелегкая принесла! — чуть-чуть
было не сказали глуповцы, но бригадир словно
понял их мысль и не своим голосом закричал...
На первых порах глуповцы, по старой привычке, вздумали
было обращаться к нему с претензиями и жалобами друг на друга, но он даже не
понял их.
Квартальные не
поняли; но во взгляде градоначальника
было нечто до такой степени устраняющее всякую возможность уклониться от объяснения, что они решились отвечать, даже не
понимая вопроса.
Из всех этих слов народ
понимал только: «известно» и «наконец нашли». И когда грамотеи выкрикивали эти слова, то народ снимал шапки, вздыхал и крестился. Ясно, что в этом не только не
было бунта, а скорее исполнение предначертаний начальства. Народ, доведенный до вздыхания, — какого еще идеала можно требовать!
Глуповцы тем быстрее
поняли смысл этого нового узаконения, что они издревле
были приучены вырезывать часть своего пирога и приносить ее в дар.
Только тогда Бородавкин спохватился и
понял, что шел слишком быстрыми шагами и совсем не туда, куда идти следует. Начав собирать дани, он с удивлением и негодованием увидел, что дворы пусты и что если встречались кой-где куры, то и те
были тощие от бескормицы. Но, по обыкновению, он обсудил этот факт не прямо, а с своей собственной оригинальной точки зрения, то
есть увидел в нем бунт, произведенный на сей раз уже не невежеством, а излишеством просвещения.
Действовал он всегда большими массами, то
есть и усмирял и расточал без остатка; но в то же время
понимал, что одного этого средства недостаточно.
Поняли, что кому-нибудь да надо верх взять, и послали сказать соседям:
будем друг с дружкой до тех пор головами тяпаться, пока кто кого перетяпает.
"Глупые
были пушкари, — поясняет летописец, — того не могли
понять, что, посмеиваясь над стрельцами, сами над собой посмеиваются".
Но торжество «вольной немки» приходило к концу само собою. Ночью, едва успела она сомкнуть глаза, как услышала на улице подозрительный шум и сразу
поняла, что все для нее кончено. В одной рубашке, босая, бросилась она к окну, чтобы, по крайней мере, избежать позора и не
быть посаженной, подобно Клемантинке, в клетку, но
было уже поздно.
Он
понял, что час триумфа уже наступил и что триумф едва ли не
будет полнее, если в результате не окажется ни расквашенных носов, ни свороченных на сторону скул.
Но даже и тогда
было лучше: по крайней мере, тогда хоть что-нибудь
понимали, а теперь чувствовали только страх, зловещий и безотчетный страх.
В первый раз он
понял, что многоумие в некоторых случаях равносильно недоумию, и результатом этого сознания
было решение: бить отбой, а из оловянных солдатиков образовать благонадежный резерв.
Но ошибка
была столь очевидна, что даже он
понял ее. Послали одного из стариков в Глупов за квасом, думая ожиданием сократить время; но старик оборотил духом и принес на голове целый жбан, не пролив ни капли. Сначала
пили квас, потом чай, потом водку. Наконец, чуть смерклось, зажгли плошку и осветили навозную кучу. Плошка коптела, мигала и распространяла смрад.
В этой крайности Бородавкин
понял, что для политических предприятий время еще не наступило и что ему следует ограничить свои задачи только так называемыми насущными потребностями края. В числе этих потребностей первое место занимала, конечно, цивилизация, или, как он сам определял это слово,"наука о том, колико каждому Российской Империи доблестному сыну отечества
быть твердым в бедствиях надлежит".
Напрасно пан Кшепшицюльский и пан Пшекшицюльский, которых она
была тайным орудием, усовещивали, протестовали и угрожали — Клемантинка через пять минут
была до того пьяна, что ничего уж не
понимала.
Бригадир
понял, что дело зашло слишком далеко и что ему ничего другого не остается, как спрятаться в архив. Так он и поступил. Аленка тоже бросилась за ним, но случаю угодно
было, чтоб дверь архива захлопнулась в ту самую минуту, когда бригадир переступил порог ее. Замок щелкнул, и Аленка осталась снаружи с простертыми врозь руками. В таком положении застала ее толпа; застала бледную, трепещущую всем телом, почти безумную.
В первый раз бригадир
понял, что любовь народная
есть сила, заключающая в себе нечто съедобное.
Понятно, что после затейливых действий маркиза де Сан-глота, который летал в городском саду по воздуху, мирное управление престарелого бригадира должно
было показаться и «благоденственным» и «удивления достойным». В первый раз свободно вздохнули глуповцы и
поняли, что жить «без утеснения» не в пример лучше, чем жить «с утеснением».
Очевидно, фельетонист
понял всю книгу так, как невозможно
было понять ее. Но он так ловко подобрал выписки, что для тех, которые не читали книги (а очевидно, почти никто не читал ее), совершенно
было ясно, что вся книга
была не что иное, как набор высокопарных слов, да еще некстати употребленных (что показывали вопросительные знаки), и что автор книги
был человек совершенно невежественный. И всё это
было так остроумно, что Сергей Иванович и сам бы не отказался от такого остроумия; но это-то и
было ужасно.
Сам Каренин
был по петербургской привычке на обеде с дамами во фраке и белом галстуке, и Степан Аркадьич по его лицу
понял, что он приехал, только чтоб исполнить данное слово, и, присутствуя в этом обществе, совершал тяжелый долг.
Дарья Александровна выглянула вперед и обрадовалась, увидав в серой шляпе и сером пальто знакомую фигуру Левина, шедшего им навстречу. Она и всегда рада ему
была, но теперь особенно рада
была, что он видит ее во всей ее славе. Никто лучше Левина не мог
понять ее величия.
Она сказала с ним несколько слов, даже спокойно улыбнулась на его шутку о выборах, которые он назвал «наш парламент». (Надо
было улыбнуться, чтобы показать, что она
поняла шутку.) Но тотчас же она отвернулась к княгине Марье Борисовне и ни разу не взглянула на него, пока он не встал прощаясь; тут она посмотрела на него, но, очевидно, только потому, что неучтиво не смотреть на человека, когда он кланяется.
Усложненность петербургской жизни вообще возбудительно действовала на него, выводя его из московского застоя; но эти усложнения он любил и
понимал в сферах ему близких и знакомых; в этой же чуждой среде он
был озадачен, ошеломлен, и не мог всего обнять.
Либеральная партия говорила или, лучше, подразумевала, что религия
есть только узда для варварской части населения, и действительно, Степан Аркадьич не мог вынести без боли в ногах даже короткого молебна и не мог
понять, к чему все эти страшные и высокопарные слова о том свете, когда и на этом жить
было бы очень весело.
Лакей
был хотя и молодой и из новых лакеев, франт, но очень добрый и хороший человек и тоже всё
понимал.
— Я не
понимаю, как они могут так грубо ошибаться. Христос уже имеет свое определенное воплощение в искусстве великих стариков. Стало
быть, если они хотят изображать не Бога, а революционера или мудреца, то пусть из истории берут Сократа, Франклина, Шарлоту Корде, но только не Христа. Они берут то самое лицо, которое нельзя брать для искусства, а потом…
По крайней мере, она не
понимала, когда
была очень молода.
И она вдруг
поняла то, что
было в ее душе.
— Славу Богу, — сказал Матвей, этим ответом показывая, что он
понимает так же, как и барин, значение этого приезда, то
есть что Анна Аркадьевна, любимая сестра Степана Аркадьича, может содействовать примирению мужа с женой.
Кити покраснела. Она думала, что она одна
поняла, зачем он приезжал и отчего не вошел. «Он
был у нас, — думала она, — и не застал и подумал, я здесь; но не вошел, оттого что думал — поздно, и Анна здесь».
Казалось, очень просто
было то, что сказал отец, но Кити при этих словах смешалась и растерялась, как уличенный преступник. «Да, он всё знает, всё
понимает и этими словами говорит мне, что хотя и стыдно, а надо пережить свой стыд». Она не могла собраться с духом ответить что-нибудь. Начала
было и вдруг расплакалась и выбежала из комнаты.
Алексей Александрович
был однако так расстроен, что не сразу
понял разумность прелюбодеяния по взаимному соглашению и выразил это недоумение в своем взгляде; но адвокат тотчас же помог ему...
Левин в душе осуждал это и не
понимал еще, что она готовилась к тому периоду деятельности, который должен
был наступить для нее, когда она
будет в одно и то же время женой мужа, хозяйкой дома,
будет носить, кормить и воспитывать детей.
Если б Левин мог
понять, как он
понимал, почему подходить к кассе на железной дороге нельзя иначе, как становясь в ряд, ему бы не
было обидно и досадно; но в препятствиях, которые он встречал по делу, никто не мог объяснить ему, для чего они существуют.
Дарья же Александровна, получив депешу, только вздохнула о рубле за телеграмму и
поняла, что дело
было в конце обеда.
— Я? я недавно, я вчера… нынче то
есть… приехал, — отвечал Левин, не вдруг от волнения
поняв ее вопрос. — Я хотел к вам ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
— Я боюсь, что она сама не
понимает своего положения. Она не судья, — оправляясь говорил Степан Аркадьич. — Она подавлена, именно подавлена твоим великодушием. Если она прочтет это письмо, она не в силах
будет ничего сказать, она только ниже опустит голову.
Анна, отведя глаза от лица друга и сощурившись (это
была новая привычка, которой не знала за ней Долли), задумалась, желая вполне
понять значение этих слов. И, очевидно,
поняв их так, как хотела, она взглянула на Долли.
«Не может
быть, чтоб это страшное тело
был брат Николай», подумал Левин. Но он подошел ближе, увидал лицо, и сомнение уже стало невозможно. Несмотря на страшное изменение лица, Левину стòило взглянуть в эти живые поднявшиеся на входившего глаза, заметить легкое движение рта под слипшимися усами, чтобы
понять ту страшную истину, что это мертвое тело
было живой брат.
Когда он
был тут, ни Вронский, ни Анна не только не позволяли себе говорить о чем-нибудь таком, чего бы они не могли повторить при всех, но они не позволяли себе даже и намеками говорить то, чего бы мальчик не
понял.
Вронский
понял по ее взгляду, что она не знала, в каких отношениях он хочет
быть с Голенищевым, и что она боится, так ли она вела себя, как он бы хотел.
Баронесса надоела, как горькая редька, особенно тем, что всё хочет давать деньги; а
есть одна, он ее покажет Вронскому, чудо, прелесть, в восточном строгом стиле, «genre рабыни Ребеки,
понимаешь».
Кроме того, тотчас же по нескольким словам Дарья Александровна
поняла, что Анна, кормилица, нянька и ребенок не сжились вместе и что посещение матерью
было дело необычайное.